И помнит мир спасенный...
В эти дни 1943 года заканчивалась великая драма Сталинградской битвы
Драматический двадцатый век, великий век двух жесточайших мировых войн, век выстоявший, выживший в борьбе и перешедший в новый век для новой жизни.
Погибли десятки миллионов людей. Уже после первой мировой войны 1914-1918 годов люди труда поняли, что ведущий к войнам общественный порядок надо менять. Люди окончательно утвердились в этом после второй мировой войны, еще более тяжелой чем первая.
Первая война не решила судьбу мира. Поработители снова двинулись на его покорение.
Война захватила весь земной шар.
Между войнами росло осознание положения людей труда себя в этом мире. Их жизнь проста и многотрудна, но на них держится весь мир. И поэты сочувствуют простым людям, их бедам, горестям, их малым радостям и надеждам.
Полыхал ужас первой мировой войны. И поэт писал (чилиец Висенте Уидобро).
То было, когда распахнул я бескрылые веки,
И впервые запел, разрывая силки расстояний,
Из гнезд вылетали трескучие флаги
И люди границы искали в бурьяне.
На серых полях умирала Европа,
В мозгах скороспелых горячие крылья кипели.
Под сенью биплана в изодранных клочьях окопа
Солдаты продрогшие пели.
Нетопырями звезды свисали с крыши,
Болтались под фонарями удавленные афиши,
Темнота обступала вершину,
Где седой органист заглушал батареи.
Ветер трепал горизонты, вздернутые на рее.
На радуге пела птица. Раздвиньте горы.
И снова я шел по крыльям растерзанных птиц, и снова
Христос упорхнул, а миру
Оставил венец терновый.
Война полыхать продолжала. И снова звучал трагический голос поэта.
Век распятый на стыке миров.
По струящейся амальгаме
Корабли идут под мостами,
И почтовые ангелы
Греются дымом линкоров.
Голый глаз, фитилек горизонта мотается в танце,
Диоген с носогрейкой, бродящий меж чисел и станций.
Рвутся звезды, летя по орбитам,
Греет перья мой голос на солнце с крылом перебитым.
И снуют гидропланы вокруг маяка,
Чья агония длится века.
Бродят беженцы старой планеты,
Вслепую с орбиты,
Зенитною пушкою сбитой.
И сквозят в облаках в поднебесье
Видения радуг чудовищно старых
Отцветших еще при Рамзесе.
На зеленых часах
Стрелка двигалась к цифре - 1917.
Небо как древний купол над мавзолеем,
Старое солнце цедит через стекло,
Мы окунаем руки и веселеем.
Мы омываем веки и нам светло.
Между двумя великими войнами жила надежда. Боролась республиканская Испания. Люди жили, работали, любили. Палило жгучее солнце Испании. В короткий период между войнами любило нежное сердце Федерико Гарсия Лорки. В короткий мирный период между двумя великими войнами.
Море смеется
у края лагуны.
Пенные зубы, лазурные губы...
-Девушка с бронзовой грудью, что ты глядишь с тоскою?
-Торгую водой, сеньор мой, водой морскою.
-Юноша с темной кровью, -
что в ней ней шумит не смолкая?
-Это вода сеньор мой, вода морская.
-Мать, отчего твои слезы льются соленой рекою?
-Плачу водой, сеньор мой, водой морскою.
-Сердце, скажи мне, сердце,- откуда горечь такая?
Слишком горька, сеньор мой, вода морская...
А море смеется у края лагуны.
Пенные зубы, лазурные губы...
Трудна жизнь рабочего человека, но и ее, трудную, разорвала канонада второй мировой войны. И как всегда бывает, судьбы мира сошлись в одной точке, на одном пространстве - пространстве русских равнин. Немецкие танковые клинья рвали в клочья наши части. Обескровленные, они отступали, пока наконец не встали на Волге под Сталинградом. Прижатые к Волге, они стояли… По всем расчетам германского командования они давно должны были пасть. Но они стояли. Мир замер. Все понимали: если они не выстоят, - мир погиб... Они выстояли и была победа. Спасенный мир ликовал. Вот как описывал великий Пабло Неруда эту тяжелейшую историческую драму.
Этот удел сегодня выпал девушке стойкой -
стужа и одиночество осаждают Россию.
Тысячи гаубиц рвут сердце твое на куски,
жадной стаей сползаются к тебе скорпионы,
чтобы ядовито ужалить сердце твое, Сталинград.
Огненный город, держись, пока мы не сможем прийти.
Пусть еще не открыли второго фронта,
но ты не сдаешься, хотя железо и пламя
будут тебя терзать и ночью, и днем.
Хоть ты умираешь, но ты не умрешь, Сталинград!
Ибо люди твои не знают смерти.
И Пабло Неруда вспоминал потом:
Я мял в ладонях шелк и шорох ночи,
в закатный сумрак погружаясь взглядом.
Но в этот миг, когда заря клокочет,
я рассветаю сам со Сталинградом.
Я плакал о твоих бессмертных мертвых,
с тобою, город, взламывал осаду,
сверкая на штыках и пулеметах,
набатом звал на помощь Сталинграду.
Чернеют здесь обугленные трубы,
но здесь и камень - недругу преграда,
уже горами громоздятся трупы врагов
у врат стального Сталинграда.
Твой взор все также ясен, словно небо.
Неколебима сталь твоей громады,
замешанная на осьмушке хлеба.
О грань штыка, граница Сталинграда!
И обелиск из мрамора и стали
встает над каждым рвом и баррикадой,
над каждым алтарем, где умирали
твои сыны, твердыня Сталинграда.
Да здравствует твой непокорный ветер,
который воспоют еще баллады!
Да здравствуют твои стальные дети
и правнуки стального Сталинграда!
Через несколько лет Пабло Неруда снова посетил Сталинград.
А сегодня
смерть отсюда ушла;
лишь несколько рухнувших стен,
расщепленное бомбой железо
о вчерашнем без слов говорят,
словно гордые шрамы.
Этой ночью все - ясность,
луна и просторы, чистота и решимость,
а там, в вышине,
акации ветка,
листья, цветы,
и шипы, что готовы к защите,
и большая весна
Сталинграда,
и бессмертный навек аромат
Сталинграда...
Все помнит спасенный мир.